Стас Крючков
Природоохранное дело и «заповедные» люди; Россия с высоты птичьего полета и через лобовое стекло модернизированной экспедиционной «шишиги» - ГАЗ Садко Next; исчезновение степей и жизнь на кордоне, выдавливание международных природоохранных организаций и красота первозданной природы; переживания, которыми хочется поделиться и то, чего уже никогда не исправить - известный фотограф-натуралист, основатель и первый директор заповедника «Брянский лес» Игорь Шпиленок рассказывает о своем исследовательском проекте, который длился более года. Передвижной дом на колесах автора одного из самых известных фотоблогов в стране вернулся из поездки по десяткам российских природоохранных территорий. Выводы, основывающиеся на увиденном, впечатления от страны в 2023-м, люди, дороги, национальные парки, аэрофотосъемка заповедных уголков страны - от Баренцева моря на северо-западе до Тихого океана и Долины гейзеров на Востоке - в интервью нашему изданию.
Игорь Петрович, как долго длилась эта поездка?
За четырнадцать месяцев маршрут связал два самых удаленных друг от друга полуострова в нашей стране - Кольский и Камчатку. Автодомом я доехал до Владивостока, а оттуда самолетом добрался до Камчатки. И вернулся назад, опять же, в экспедиционной машине. Такое трансроссийское путешествие. Во многом мне удалось реализовать этот проект вместе с Росзаповедцентром Минприроды России.
Мы проследуем частью маршрута вместе с вами? Сейчас я застал вас в заповеднике «Брянский лес».
Да, здесь я родился и здесь живу. И, в общем-то, здесь моя штаб-квартира, одно из любимых мест на планете. Хотя, конечно, нельзя не признать - прекрасных мест безумно много.
Как учитель литературы в 80-е стал директором здешнего заповедника, а потом и всемирно известным фотографом?
Снимал с детства. И, в общем-то, идея, что «Брянскому лесу» нужен заповедник пришла со мной во взрослую жизнь из отрочества. Тогда я с некоторой наивностью думал, что в области экологии знаю всё, а потому надо подтянуть гуманитарную сторону. Пошёл на филфак. Кстати, это сильно помогало. Но второе высшее у меня, безусловно, всё-таки естественнонаучное. Возвращаясь к вопросу - если у тебя есть какая-то идея, то в жизни значительная часть работы волей или неволей окажется посвящена ее реализации. Весь мой университетский опыт в итоге был направлен на создание здесь природоохранной территории. И когда заповедник был создан, мне предложили стать его директором. Впрочем, на лесном кордоне я жил еще до заповедника, когда работал в сельской школе. Она была относительно недалеко от этих мест, ходил каждый день по 10 километров на уроки и обратно.
Сейчас заповеднику уже 35 лет, полжизни. Но жизнь в заповеднике - это история уединения. А история фотографа-натуралиста с мировым именем - в этом что-то от тщеславия…
Ни света, ни холодильника, да? И правда, тогда мы не знали даже слова «интернет», конечно. Сейчас я смотрю на современные кордоны, где стоят солнечные панели, работает сеть, где есть водопровод - многое поменялось.
Фотография – от желания запечатлеть то, чего другие не видят в своей повседневности?
Никогда не оставляло желание поделиться тем, что перед глазами. Мне всегда было удивительно, что я вижу какую-то красоту один. Я чувствовал, что если я покажу людям, то, что вижу сам, они не могут остаться равнодушными. Так и случилось. Я всю жизнь борюсь с тщеславием в фотографии. Даже никогда не послал ни одной фотографии на конкурсы. Это всегда делали близкие люди, в первый раз - жена. Не жалуюсь, хорошо, что она это сделала. Потому что человек, который не снимал, не имеет эмоциональной связи со снимками. Если бы послал сам - то совсем другие. В этом нет какого-то особого пафоса - фотография должна служить. В моем случае - делу охраны дикой природы.
Итак, есть некая идея, которая ведет человека по жизни. Вы беретесь сформулировать то, что ведёт по этому пути вас?
В моем случае все просто: я хорошо запомнил свои детские мечты. И, в общем, следую им. Идея путешествия в экспедиционном доме на колёсах - она ведь пришла из детства. Детские мечты - самые честные и искренние. Им стоит отдавать часть своей жизни. Но, конечно, центральная идея, которой я долгие годы отдавал все ресурсы - создание этого заповедника. Получилось даже быстрее, чем я думал. Я был готов жизнь на это положить, а понадобилось-то поднапрячься всего несколько лет. «Брянский лес» не идеален, мы все еще работаем над тем, чтобы становилось лучше. В какой-то момент я понял - десять лет я работаю директором, и, кажется, уперся во что-то. Прежде всего - в то, что заповедное дело не очень популярно в народе, а в государстве - тем более. Люди крайне мало знают об этом - первозданная природа, реликтовые леса, степи. На тех, кто этим занимается, часто смотрят как на чудаков. И я понял, что надо сфокусироваться именно на этом, стараюсь рассказать о дикой природе так, чтобы у людей появилось к ней эмоциональное отношение.
Фотография – это прямо в сердце?
Да, простой и понятный путь. Если ты искренен и можешь передать свое отношение людям, то все получается, это работает. Фотография – инструмент, хотя порой его приходится использовать и как оружие. В тяжелых случаях. Мне приходилось участвовать с помощью камеры в нескольких природоохранных битвах.
Вы говорите, что заповедное дело не очень популярно. Но в целом - направление растет или пребывает в периоде зачатка?
Все базируется на энтузиазме, на том, что есть люди, для которых это важно. К счастью, таких людей становится больше. Конечно, биофаки готовят разного рода специалистов. Но люди приходят в заповедники с горящими глазами, а ситуация такая, что через пару лет глаза начинают угасать. Потому что заповедники на протяжении всей истории были пасынками. У нас в стране все они - государственные, хотя в других государствах есть и частные. Есть небольшие, но прекрасно работающие. Уровень оплаты - не то что недостойный, он индикатор отношения.
Даже на удаленных территориях?
Это в существенной мере зависит от директора. Если он умеет привлекать дополнительные ресурсы, зарплата будет чуть выше. Буквально на днях разговаривал здесь с рядовым инспектором: оклад 20 тысяч рублей и доплата за то, что он еще и водитель, где-то три-четыре тысячи.
То есть работа, которая не кончается никогда?
Да, но достойно жить на эти деньги невозможно. Поэтому люди ищут какие-то способы, скажем так, для поддержки штанов. Это, разумеется, не всегда помогает в основной работе.
Существует база, которая допускала бы какую-то форму меценатства, кураторства со стороны людей, которые могут себе это позволить?
В истории нашей страны были частные заповедные хозяйства. Сейчас время от времени обсуждается возможность воссоздания. Иногда пытаются те или иные территории называть природными парками. Конечно, есть и подводные камни - земля может быть и не заповедной, а какой-нибудь человек, грубо говоря, так пытается замаскировать охотничье хозяйство, которое ему приносит прибыль. Порой для каких-то целей пытаются называть эти территории красивыми словами, но от этого они не становятся заповедными землями. Настоящего частного заповедника или национального парка у нас нет.
Как относитесь к такого рода схемам?
Я всегда был противником охоты, всю свою жизнь. И особенно той охоты, которая существует в нашей стране как субкультура. Хотя с безусловным уважением отношусь к труду промысловиков, понимаю, что охота может существовать как профессиональное дело. Допустим, когда следует отрегулировать рост популяции какого-нибудь хищника. Но не как средство развлечения. Много раз видел, как это происходит. Зачастую это бывает омерзительно.
Развитие инфраструктуры заповедников без привлечения средств различных фондов возможно?
Это зависит от приоритетов государства. Общественные фонды, природоохранные фонды сделали огромное дело в 90-х годах. Тот же Всемирный фонд дикой природы (прим. - Минюст признал Всемирный фонд дикой природы нежелательной организацией на территории РФ, WWF внесен в реестр иноагентов и признан Генпрокуратурой нежелательной организацией). Сейчас WWF, по моему мнению, несправедливо обвинили во всех грехах. Я хорошо знаю людей, которые работали в фонде. Это люди, к которым я испытываю глубокое уважение.
Это было частью вашей семейной истории, насколько я знаю.
Да, моя жена была первым сотрудником российского отделения Всемирного фонда дикой природы (Минюст признал Всемирный фонд дикой природы нежелательной организацией на территории РФ, WWF внесен в реестр иноагентов и признан Генпрокуратурой нежелательной организацией). (Прим. - Лора Уильямс, 1969-2018 - основатель российской программы WWF и создатель представительства фонда на Камчатке). Я реально знаю о том, что работа его сотрудников в значительной степени была сконцентрирована на поддержке наших заповедников, которые в 90-е годы крайне бедствовали. Я только что вернулся из поездки, во время которой посетил более шестидесяти заповедников. Всюду висят таблички, что это здание построено с помощью той или иной программы, это просветительская тропа построена при поддержке фонда. И я, конечно, уверен, что те люди, которые работали в этом деле - знаю их жизненную позицию - они обязательно все равно будут заниматься природоохраной. У них заповедное прошлое и многие из них - лучшие специалисты в своем деле. Да, нынешний статус создает им массу проблем. Он ставит палки в колеса. Но, думаю, что со временем какие-то новые формы работы возникнут - это мировая практика, когда наряду с государством в экозащите участвуют общественные организации.
Чиновники Минприроды свою позицию по этому поводу в частных разговорах как-то обозначают?
Совсем недавно Минприроды прекрасно сотрудничало с Фондом. Его эксперты были участниками многочисленных совещаний, которые касались заповедников. Думаю, сейчас предстоит постепенно выправлять эту ситуацию.
Проект «Заповедная Россия. От Кольского до Камчатского» на данный момент завершен?
Это такой проект, которым можно заниматься всю жизнь, потому что заповедная система бездонна. Ведь это не первая моя трансроссийская экспедиция. Когда дело приближалось к столетию заповедного дела в стране, в 2013 году, я уехал в такую тоже экспедицию, и был в ней 4 года. Напомню, первый заповедник, доживший до сих пор, это Баргузинский - на Байкале, в современной Бурятии. В той экспедиции я тоже сделал дом на колёсах на базе вездеходной машины, и снимал, пытался зафиксировать этот век. Но снимал в основном земли. А сейчас - возвращаясь к разговору о детской мечте - у меня были иные задачи. Детская мечта – снимать с воздушного шара. Но воздушный шар всё-таки оказался мечтой. Появились очень качественные квадрокоптеры, качество камер феноменальное. И я начал этот проект по съёмке российских особо охраняемых природных территорий с воздуха. Но выбрал, конечно, момент неудачный, потому что когда начался проект, начались все эти военные ограничения. Летать стало очень трудно. Но тем не менее, удалось отснять около половины российских заповедников и национальных парков. Мы делали это вместе с Росзаповедцентром. Задачей было показать как выглядят заповедники с высоты птичьего полёта. Надеюсь, у меня это получилось. Сейчас я заставил себя остановиться, потому что рассказывать об этом можно бесконечно.
От места к месту, от северо-запада России до Дальнего Востока в большей или меньшей степени положение заповедного дела разное?
Более-менее ровно. Всюду есть сильные руководители. На северо-западе России в Архангельской области есть Кенозёрский национальный парк, где, в общем-то, на человеческом факторе 30 лет многое держалось. Там бессменно тридцать лет директором была Елена Флегонтовна Шатковская (Прим. - Елена Шатковская, р.1957, лауреат государственной премии РФ за вклад в сохранение природного наследия, в январе 2022 года покинула свою должность). Для всех нас, кто работает в заповедном деле, это ориентир. Можно в качестве примера взять Дальний Восток страны, когда приходили яркие директора и за пять лет приводили запущенные заповедники в полный порядок. Многое зависит от личности. Но это не только в заповедном деле.
Путешествие на восток - это поездка не только через череду заповедников, это путешествие по стране, а страна разная. Какой вы её застали?
Несмотря на многое из происходящего и события последнего времени, страна живёт. Видно, когда едешь. Мне было интересно сравнивать. Ведь эти два путешествия я сделал с разницей в 10 лет. И смотреть, что изменилось. Я помню, что тогда 10 лет в объезд Казахстана я поехал через Ишим. Дороги были совершенно ужасные. Какие-то перепуганные женщины, водители с пробитыми картерами сидели. Сейчас там прекрасно выстроены дороги в объезд Казахстана. Это, очевидно, позитивный момент. Идёт строительство, стало ощутимо больше грузового транспорта .
Но это не ощущение депрессии? Как бы вы описали преобладающее настроение?
Для меня эмоционально это была довольно сложная экспедиция, потому что я ехал отсюда, с Запада, с самой границы с Украиной, где всё остро чувствуется, где не забудешь о том, что гибнут люди. Где постоянно ты слышишь звуки канонады. Мой дом находится всего в 8 километрах от границы с Сумской областью. И поэтому тут всё слышно. Но когда едешь дальше, ты… размышляешь о силе своего дела. Потому что природа – это, безусловно, неоспоримая ценность для людей всех политических взглядов. Это то, что нас может объединять. Вот об этом и думал, когда ехал. Это фоновое настроение.
Интересно, что представляет собой ваш экспедиционный дом?
Вы знаете, когда-то была легендарная машина ГАЗ-66. «Шишига», которая трудилась там, где дороги плохие или их нет вовсе. Эта машина, была идеальна для бездорожья и ужасна в плане комфорта. А сейчас на той же колесной базе сделали модернизированный автомобиль. По сути, он остался «шишигой», только стал более приспособлен для человека. Немного потеряв в проходимости. И примерно таким же по ненадёжности, что и прежде. Его всё время надо ремонтировать. На ней не поедешь, если ты не рукастый человек. Эта машина не очень дамская. Одно колесо весит столько, что нужны четыре взрослых мужика, чтобы поднять. Покатить-то и один покатит, но чтобы поднять, - надо несколько.
Были ситуации в этот раз?
Да, много раз. Колеса - постоянно туда-сюда. Дороги непростые. Прокалывал, пропарывал. Конечно, есть подкачка, маленький прокол - не так страшно. Ты всё равно доедешь. Но были и неприятные моменты. Я вернулся на совершенно лысой резине. И знаете, до Тихого океана я ехал 13,5 месяцев. А назад решил не снимать, а просто ехать - по возможности без остановки. Добирался 21 день, три недели, до 18 часов каждый день. С остановками только на сон. По дороге назад машина не подвела, но пришлось менять совсем изношенную резину. Восточная часть страны - серпантины, на каждом перевале лёд. И это была бурая осень, начало зимы. А между Иркутском и Курганом была уже настоящая зима. На изношенной после поездки резине опасно. Приехал домой, а тут тоже за время отсутствия образовались некоторые проблемы. Нужно разбирать архивы, но пока я в стадии восстановления порушенного хозяйства.
Вижу что по количеству материала на Камчатке сняли гораздо больше, чем где бы то ни было. Сердце-то бьётся у Тихого океана или здесь, среди зубров? Нет чувства ревности?
И там, и там бьётся. Камчатку я ощущаю, как свою вторую родину. Там я провёл много лет. Иногда не выезжая, в таежной избушке жил по году. Здесь, в «Брянскому лесу», таких расстояний нет. А на Камчатке - природа прекрасна своей драматичностью. Извержение вулканов, сходы селевых потоков. Всё время что-то происходит. Медведи за тобой гоняются, или ты за ними. Какие-то бурные реки или совершенно экстремальные снегопады, тайфуны. Дома, наоборот, природа хороша своей лиричностью. Здесь никогда ничего не происходит. Здесь всё ровно так, как происходило, наверное и миллионы лет назад. Другой тип природы – это здорово, когда ты можешь бывать и там, и там бывать. Видите, у меня одна родина «Брянский лес», а родина вторая – это Камчатка. Кроноцкий заповедник я ощущаю как родной. И между ними огромная страна, несмотря ни на что. Сейчас, когда я ехал 21 день, со средней скоростью 75 км/ч, я думал о тех людях, которые четыре века назад шли на восток. Эти несколько десятков километров, которые я проезжал за час, они, быть может, не преодолевали и за несколько дней. Их путешествия длились годами. Они всецело были основаны на мышечной силе людей и животных. Поэтому в том то, что я доехал до Тихого океана в доме на колёсах и вернулся назад подвижка нет. Лишь наблюдение за природой страны, за ее жизнью, за заповедным делом. На обратном пути, когда я передвигался без особых остановок, а за окном проносилась такая разная Россия, этого нельзя было не почувствовать.
Каким на ваш взгляд было целеполагание этих путешественников прошлого? Приращение территории, продвижение?
Всё относительно просто. Они были отнюдь не романтики. Хотя, нет, были, конечно, и романтики, но шли на восток, они не из желания просто путешествовать и полюбоваться красотами. В общем-то, здесь многое определяет история. И география. Был такой зверёк, соболь. Для России своего времени он был тем, чем сейчас оказались углеводороды, нефть и газ. Это был основной экспортный продукт. И шла на восток за соболем, по местам его обитания. Собственно, карта России повторяет ареал его обитания - до самой Камчатки. В каком-то смысле, соболю Россия обязана своими гигантскими размерами.
Просторы - это счастье или беда?
Это философский вопрос. И счастье, и проклятие. Первые заповедники были созданы потому что перед Первой Мировой войной полностью истребили соболя, у котором я упомянул. Во всей огромной, необъятной Сибири оставалось всего 2-3 очага его обитания. Царское правительство, перед тем, как рухнуло, успело создать несколько заповедников, и они - в частности, Баргузинский, блестяще справились с своей задачей. Теперь соболь совершенно обычный зверь.
В заповеднике «Брянский лес» удалось восстановить популяцию зубров и медведей. А сейчас где сейчас наиболее проблемная зона?
Проблемная зона - почти это вся страна. Заповедники - маленькие территории, кардинально ситуацию исправить они не могут. Я это произнёс, но есть и примеры-исключения. Например, недавно был создан национальный парк «Земля леопарда» - на границе Северной Кореи, России и Китая. Это самые юго-восточные земли нашей страны, они находятся в Хасанском районе Приморского края. Только там в России обитает амурский леопард. 15-20 лет назад никто не верил, что можно создать там какую-то крупную охраняемую природную территорию для сохранения леопарда. Однако, сделали - несмотря на многие противоречия, несогласия землепользователей, иногда и местных жителей. И, в общем-то, численность леопарда не только стабилизировалась, но и с тех пор значительно выросла. И китайцы тоже начали предпринимать усилия по сохранению этого вида. Проблем - всегда множество. Но успешные - тоже есть. Возвращаясь в «Брянский лес» - действительно, в свое время я стал фотохроникером проекта по созданию дикой популяции зубров в Центральной России. Их не оставалось у нас вообще. Когда рухнул Советский Союз, оказалось, что они в основном ушли вместе с бывшими союзными республиками. Оставались в странах Балтии, в Беларуси и Украине. В России они обитали в Чечне и в Северной Осетии, впрочем их судьба там была незавидна. Поэтому в середине 90-х было принято решение, при поддержке ныне объявленного нежелательной организацией и иностранным агентом Всемирного Фонда дикой природы, о воссоздании популяции зубров. Сейчас ты видишь плоды трудов, которые велись у тебя на глазах, непосредственным участником которых был ты сам. Буквально накануне я не так далеко зашел в наш заповедник и увидел семь зубриц с телятами. В прошлом году в «Брянском лесу» их было только 120. Теперь уже понятно, что когда столько приплода, будет гораздо больше. В «Орловском полесье» на данный момент более тысячи этих животных, фактически, там единая популяция с «Калужскими засеками». Можно сказать, что этот вид зубра возвращен в дикую природу России. И это сделано в последнее время - не в царские времена, а уже после развала Советского Союза. Подобная история на наших глазах происходит с дальневосточным леопардом, хотя, конечно, ситуация там очень сложная. Видов, по сохранению которых надо прикладывать подобные усилия - очень много, далеко не везде «заповедные люди» могут успеть. Государство часто не обращает на это внимания. Есть и другие позитивные примеры - успешно восстанавливаются сейчас сайгак, в биосферном заповеднике «Черные земли», на границе Калмыкии, Астраханской области, Дагестана, в северном Прикаспии. И если бы не заповедник и региональный заказник «Астраханский», с сайгаком, конечно, давно было бы кончено. Там, где не существует сильной природоохраны - эти звери оказались истреблены. В настоящий же момент идет восстановление вида. В постоянных арьергардных боях. Альдо Леополд, американский эколог и писатель, писатель, (прим. - автор бестселлера «A Sand County Almanac») именно так определяет охрану природы - непрерывные арьергардные сражения в попытке свести потери от преступлений к минимуму.
Прямо сейчас на наших глазах совершаются какие-то правонарушения, связанные с заповедным делом?
Не только в нашей стране. То, что я наблюдаю в режиме настоящего времени - это сведение на нет остатков первозданных лесов. Это не только Россия, но и большие лесные державы - Канада, Бразилия. Человечество теряет остатки никогда не тронутых лесов. Мощные корпорации, в том числе и в России, быстро-быстро их «осваивают». В нашем законодательстве предусмотрен единственный серьёзный барьер на пути этих людей – там, где есть первозданные леса, надо создавать специальные природоохранные зоны. Иного работающего способа не существует. Никто не застрахован и от разгула стихии. Может возникнуть пожар, леса могут погибать при сходе снежных лавин, селевых потоков, от природных вредителей. Но от разрушительной человеческой деятельности могут застраховать только заповедники, где запрещены все виды хозяйственной деятельности. Если мы говорим о первозданных территориях, то это дом для огромного числа редких видов животных. Для иллюстрации - мы не можем сохранить сайгака, не сохраняя среды его обитания, степи. Мы не можем сохранять того же соболя, не будь этих самых огромных лесных массивов. Поэтому важно сберечь не просто отдельный вид, а всю экосистему вместе с обитателями-соседями. Да, собственно, и мы, люди, - тоже соседи. Лесной кодекс, к сожалению, позволяет уничтожать огромные площади. В довесок есть еще и криминальное лесопользование.
Помню еще в 2006-м президент говорил, что «хватит лес-кругляк гнаться границу», а в начале этого года сетовал на «лысые Карпаты».
В государственной природоохране, к сожалению, очень много риторики. И часто - очень мало полезных дел.
Для человека далекого от заповедного дела не очевидно, что какую-то абстрактную степь нужно сохранить. Для него она - стоит и никуда деться не может, тихо себе колышется. Горит?
Южно-русской степи практически уже не существует. Если прямо сейчас мы возьмем и поедем, грубо говоря, из Москвы на Кавказ или в Астрахань - то картина будет совершенно иной, нежели та, которую застал бы путешественник еще в 17 веке. Наши предки ехали через Дикое поле. Это экосистемы необыкновенного богатства. Далеко за примером ходить не стану - «Степь» Чехова - это 1888 год. Что мы видим глазами Егорушки? Сколько там птиц, сколько зверей. Поезжайте сейчас - взору предстанут только огражденные ландшафты. На месте дикого поля вы сейчас будете видеть черноземные распаханные поля. Нераспаханными остались лишь овраги или болота. Вы будете видеть фермы, элеваторы или перерабатывающие предприятия. Все это рассечено и дефрагментировано шоссейными и железными дорогами, нефтепроводами. Дикой природы вы уже практически не застанете. И степи начинаются в тех местах, которые хозяйственно использовать невозможно. Возможно, и их пытались использовать, но получили от природы отлуп. Степи почти уничтожены и даже организовывать степные заповедники до поры было особо негде. В общем-то, они появились лишь недавно. Если приглядеться в тот же заповедник «Черные земли», это, конечно, уже не настоящая степь, а в большей степени - полупустыня. И пустыня песчаная. Но это антропогенная пустыня, уже созданная человеком. Колышется ли степь? Нет. Ее фактически не стало. Нынешние заповедники спасают ее последние кусочки. В Липецкой области - самый маленький заповедник России «Галичья гора». Он состоит из нескольких крошечных участков. Каждый всего несколько гектаров, расположенных на кручах рек, которые распахать невозможно. А ведь степная флора начиналась в Подмосковье, простиралась через Тульскую область и дальше шла на юг.
Государство сегодня может создать инфраструктуру, не позволяющую возникать опустыненным территориям?
Фарш, как говорят, назад не провернёшь. В обжитых регионах России остались ничтожные степные участки. Если бы там вовремя были созданы заповедники, дела обстояли бы иначе. Но этим вопросом вовремя никто не озаботился.
Упомянутый дальневосточный леопард в этой поездке попал в объектив камеры?
Я не ставил такой задачи. Дальневосточный леопард - вид хорошо снятый. Сергей Горшков, мой добрый друг, прекрасно отснял и леопарда, и тигра. Проект путешествия через всю Россию не позволяет тратить на каждый заповедник месяцы. А чтобы снять леопарда, надо потратить колоссальное время. Моя задача состояла в съёмке заповедников с воздуха. Что касается леопарда - Валерий Малеев (прим. - фотограф-натуралист, канд. биологических наук, бывший глава Усть-Ордынского Бурятского округа) и Сергей Горшков (прим. - лауреат звания «Фотограф года» по версии Natural History Museum и других организаций) - положили годы, чтобы на мировом уровне снять этих животных.
Россия с высоты - вы увидели её в этот раз, видимо, несколько иначе, нежели в том путешествии десятилетней давности?
Она выглядит совершенно особым образом. Можете убедиться в этом, глядя на мои снимки. Много материала предстоит обработать.
Это будет фотоальбом?
Книга и большой выставочный проект. Уже на ближайшем фестивале «Первозданная Россия» в Москве состоится его презентация. Кроме того, эти кадры уже энергично используются заповедниками, в которых я работал. Они востребованы Росзаповедцентром Минприроды. Фактически, они уже в работе и я рад, что жизнь отвела мне такую функцию - оказаться посредником, своего рода послом цивилизации в дикой природе. Я весьма просто отношусь к тому, когда мои фотографии тиражируют. Лишь бы фотография выполняла свою миссию. Впрочем, однажды я обнаружил какой-то ужасный пример - человек использовал мои кадры для рекламы капканов и ловушек. Тут уж пришлось по полной воспользоваться законодательством об авторском праве.
Фото Игорь Шпиленка
