Юрий Юдин
|
|
Советский пропагандистский плакат времен Великой Отечественной войны. Изображение с сайта www.goskatalog.ru |
Попутно я пытался прояснить некоторые исторические прецеденты, которые кочуют из статьи в статью на тему информационных войн без подробностей, в качестве ритуальных упоминаний. Делал я это для себя, по привычке добираться до первоисточников. Но результаты этих изысканий, возможно, будут небесполезны и для других.
УСЛОВИЯ БОРЬБЫ
Конфликт на Украине, отмечает Алексей Фененко, дал новую пищу для размышлений о природе информационных войн. Под такими войнами принято понимать «противоборство сторон посредством распространения специально подготовленной информации, а также путем противодействия аналогичному внешнему воздействию на себя».
С началом украинского конфликта «стало почти банальным говорить о беспрецедентном информационном давлении стран Запада на Россию». В то же время в США и ряде стран Евросоюза стал общим местом тезис о «манипулятивной империи Кремля».
Но главный парадокс автор видит в том, что «эпоха информационных войн может в недалеком будущем закончиться так же неожиданно, как и началась». Украинский конфликт еще не означает ее окончания, но может стать серьезным шагом в этом направлении.
Нынешние концепции информационной борьбы фокусируют внимание на технологиях продвижения определенного набора идей и образов. При этом остается в стороне главная проблема: для ведения информационной борьбы необходим ряд базовых условий, без которых она невозможна. Ниже мы перечислим эти условия в формулировках Алексея Фененко, а вопросы и возражения будем заключать в скобки.
КУЛЬТУРНАЯ ОБЩНОСТЬ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ РАЗЛИЧИЯ
Условие первое. «Противники должны разделять минимальный набор общих ценностей. Если у противников нет ценностного консенсуса, то информационная борьба между ними невозможна».
Бессмысленно осуждать режим, который ввел куда-то войска, если следует ответ: «Вот и хорошо! И с вами пора сделать то же самое!» Бессмысленно объяснять какому-то народу превосходство своей политической системы, если этот народ считает, что врага следует уничтожить вместе с его системой. Бессмысленно рекламировать свою культуру и язык тем, кто считает вас наглыми варварами, которых следует усмирить. Вывод: «Информационное оружие бессмысленно против народа, который принял идею, что ваш народ – его враг, в борьбе с которым хороши любые средства».
(На это можно возразить, что в химически чистом виде такое радикальное отторжение противника со всей его культурой встречается очень редко. На Украине выжигают все советское и имперское – но пытаются присвоить название «Русь» или записать в свой лагерь деятелей русской истории советского или имперского периода: авиаконструктора Сикорского, геохимика Вернадского, физика Гамова и пр. На Западе ширится движение за отмену всего русского – но одиозный политик Борис Джонсон вдруг заявляет, что влюблен в русскую культуру и что отрицать ее может только идиот. Радикальный отказ свойствен радикальным движениям типа исламских экстремистов – но даже они не прочь заимствовать у своих врагов современное оружие и методы информационной войны.)
Условие второе. «Противники в информационной войне должны хотя бы отчасти признавать авторитет друг друга». Информационная война невозможна, если один из противников считает оппонента заведомо ниже себя или видит в нем только лжеца. «Отрицание права оппонента на формирование информационной повестки делает невозможным акт коммуникации». Нет смысла вести пропаганду на страну, народ которой считает, что враги не имеют права критиковать его страну и ее политическую систему – такая пропаганда встретит «только массовую злобу и раздражение».
(Тезис похож на предыдущий, но смещает фокус с «культурных ценностей» на «цивилизационные». Возражения аналогичные. Французы и британцы в колониальные времена были искренними расистами – но французские миссионеры зачем-то ехали в Африку, а британцы рассуждали о «бремени белого человека» – нести цивилизацию диким племенам. Германские нацисты официально считали славян низшей расой – но не прекращали среди них пропаганду (и кое-где, как в Хорватии или Галиции, с изрядным успехом).
К тому же всякий расизм или цивилизационный шовинизм исподволь разрушает концепция «мудрого дикаря» или «мудрого варвара» (скиф Анахарсис у греков, «естественный человек» Руссо, Маугли у Киплинга и т.п., вплоть до мудрых лошадей гуигнгнмов у Свифта).)
«ИМЕЮЩИЕ УШИ» И «ГЛЯДЯЩИЕ СВЫСОКА»
Третье условие. В стане противника должны быть социальные группы, готовые воспринимать от иностранцев критическую информацию о своей стране. Такие группы должны быть «авторитетными для общества, относиться критически к своей стране и быть готовыми выслушать критику от иностранцев».
Диапазон здесь обозначают «любимые фразы российской либеральной интеллигенции – от «как отделить Родину от его превосходительства?» до «я Родину свою люблю, я государство ненавижу». Но суть одна: для ведения информационной войны нужны респонденты по ту сторону фронта.
(Вот как раз на такой набор либеральных лозунгов русская культура устами Пушкина дала универсальный ответ: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство». Иными словами: традиционное недоверие русского человека ко всяким властям еще не означает безграничного доверия к западной пропаганде. Да и потенциальная аудитория этой пропаганды вовсе не представляет собою единой референтной группы. Даже среди нынешних релокантов никакого единства не наблюдается – как не было его и среди российских эмигрантов любой волны.)
Четвертое условие. «Информационное противоборство невозможно с противником, уверенным в своем превосходстве над оппонентом. Речь тут не просто о пропаганде, а о глубинном неуважении культуры оппонента. Информационное противоборство невозможно с противником, для которого его государство априори выше остальных, а его поступки неподсудны «более высокой» морали. «Такая мораль, как показывает опыт истории, хорошо усваивается народами, для которых характерен культ государства и порядка, но плохо усваивается народами, в культуре которых силен анархический компонент».
Еще Макс Вебер обратил внимание, что протестантские страны мало уязвимы для внешнего воздействия, напоминает Фененко. Это неслучайно: протестантская картина мира считает свою общину избранной Богом, а остальной мир – неугодным Ему. Протестантская мораль «не каждый достоин уважения» переносится на международные отношения. Деление мира на «избранных» и «отвергнутых» дает протестантским странам мощную защиту в виде изначального отторжения точки зрения оппонента. «Не этим ли объясняется тот факт, что России/СССР было всегда намного сложнее воздействовать на Великобританию и США, чем им – на нашу страну?»
(Тут я не уверен, что правильно понял мысль автора. А понял я ее так. Протестанты традиционно считают себя избранными Богом и носителями «высокой морали». Такая мораль лучше усваивается народами законопослушными, а не анархическими. Тогда как русские (да и «советские») – народ скорее анархический.
Так кто же, спрашивается, обладает более мощным щитом от чужих воздействий – англосаксы-протестанты, отторгающие чужую мораль на основании изначальной веры, или все-таки русские, анархисты от природы, изначально недоверчивые ко всякой проповеди?
Бесспорно одно: железный занавес всегда был анизотропным, то есть проницаемым в одну сторону лучше, чем в другую. Но если в 1970-х господствующий идеологический ветер дул с Запада на Восток, то бывали и времена (1917–1929 или 1956–1968 годы), когда он принимал обратное направление.)
|
|
Американский пропагандистский плакат времен Второй мировой войны. Фото с сайта www.americanhistory.si.edu |
Пятое условие. «Информационную войну можно вести только против миролюбивого общества». Социум, принявший мораль внешней экспансии как основной программы, утверждает Фененко, малоуязвим для информационного воздействия. Такой социум считает конфронтацию естественной формой взаимодействия с внешним миром. Такой социум принимает мораль соперничества («прав тот, кто сильнее») и жесткую иерархию – деление мира на победителей и побежденных, на «высших» и «низших». Если победа должна быть за нами любой ценой, то пропаганда против нас бессильна.
Теоретически можно вести информационную войну против оппонента, создавая ему негативный образ в каком-то социуме. Но для этого «противник должен интересоваться мнением о нем других, считать участие в данном социуме ценностью и вообще как-то принимать его. Если для субъекта данный социум – пустышка или объект ненависти, то едва ли негативный имидж в нем будет большой проблемой».
(Отметим, что самыми «миролюбивыми» сегодня считаются именно западные общества: чем выше уровень жизни, тем меньше в обществе людей, готовых отдавать жизнь за что бы то ни было. (Отсюда концепции прокси-войн, компактных профессиональных армий и т.п.). Но при этом именно США демонстрируют абсолютную непримиримость к режимам, которые им не нравятся (примеры американских военных вторжений весьма многочисленны и широко известны).
Но это не означает, что информационная война будет наиболее успешной против стран «золотого миллиарда», менее успешной – против Китая или России и совсем безуспешной – против нищих палестинцев. Хотя нельзя и сказать, что все обстоит совсем наоборот – картина скорее мозаична и противоречива. Скажем, богатство Израиля еще не делает его армию немотивированной и испытывающей трудности при мобилизации.
Между прочим, пример нынешнего конфликта Израиля и ХАМАС как раз и показывает: непримиримые противники могут не строить никаких иллюзий насчет информационного воздействия друг на друга («негативный образ» тут давно уже не проблема). Но при этом обе стороны усиленно пытаются формировать общественное мнение в других странах – в США (главный спонсор Израиля); в Западной Европе (где все слышнее голос мусульман); в арабском и исламском мире (главный спонсор ХАМАС); в России и Китае (потенциальные страны-миротворцы) и т.п. Это тоже информационная война – но ее удары направлены не прямо во врага, а должны задевать его рикошетом или обрушиваться с тыла.
Боевики из Газы убивают женщин и детей, берут заложников – но от террористов никто ничего другого и не ждал. Израиль в ответ нещадно бомбит Газу – и «мировое сообщество» тут же забывает про злодеяния ХАМАС и требует от Израиля прекратить геноцид и «неизбирательные бомбардировки». Вот вам и способ для заведомо слабейшей стороны добиться перелома в информационной войне.)
Шестое условие. Информационное противоборство требует более слабого оппонента, чем тот, кто такое противоборство начинает. «Если два оппонента абсолютно равны по совокупности ресурсов, амбициям, степени мобилизованности населения, взаимной ненависти и отторжения, то информационная война между ними не состоится. Спор будет невозможен, ибо у него нет предмета, если внутренняя позиция каждой из сторон: «Хорошо бы тебя не было!» Им просто не о чем дискутировать».
(Абсолютно равных соперников, наверное, не бывает. Но, скажем, Советский Союз и Третий рейх, РККА и вермахт были противниками почти равносильными. Дискутировать им было действительно не о чем. Но ожесточенная пропаганда с обеих сторон никогда не прекращалась. Она была направлена прежде всего на внутреннюю мобилизацию – и, во вторую очередь, на завоевание деятельной симпатии союзников, у каждого своих. И СССР победил как раз за счет большей способности к мобилизации, в том числе экономической и идеологической.
Впрочем, «простую военную пропаганду» профессор Фененко, как мы увидим далее, информационной войной в современном понимании не считает. Но возникает естественный вопрос: а что ж она, пропаганда, такое?)
В информационной войне, утверждает Фененко, «побеждает тот, кто сильнее, мобилизованнее и напористее, а главное, менее зависим от противника. Если он готов уступить или немного симпатизирует оппоненту (больше, чем тот ему), то в этом случае информационное воздействие на него не будет эффективным».
(Можно ли сказать, что ХАМАС сильнее Израиля? Или что он менее зависим от противника, потому что ему нечего терять? Боевикам-смертникам, наверное, терять нечего. Но население Газы критически зависит от воды, еды и электроэнергии, поступающих из Израиля. А руководство ХАМАС критически зависит от своих спонсоров, которым информационная картина войны вовсе не безразлична.
И еще о слабости и силе оппонентов. Во время первой чеченской кампании Москва была в чисто военном отношении по всем статьям сильнее Грозного. Но информационную войну, по общему мнению, выигрывала чеченская сторона, и некоторые российские массмедиа откровенно сочувствовали чеченским мятежникам. Положение изменилось только после громких терактов в Волгограде, Москве и Беслане.
Ну ладно, это чеченская кампания, когда впору было говорить о гражданской информационной войне. Но возьмем американскую войну во Вьетнаме (1959–1973). США были заведомо сильнее Северного Вьетнама (см. серию публикаций Александра Храмчихина, «НВО» от 09.03.23, 23.03.23, 06.04.23, 20.04.23, 11.05.23). Американцы уверенно выиграли войну на земле – но проиграли войну информационную. Против них ополчилась собственная пресса, и они были вынуждены убраться из Вьетнама.)
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ
Информационная война требует общего информационного и ценностного поля, в котором могут взаимодействовать субъекты. Если такое поле отсутствует, коммуникация между субъектами невозможна. В этом и заключается главный парадокс информационной войны: для ее ведения необходимо единое информационное пространство, то есть согласие всех ее участников играть по определенным правилам, заключает Алексей Фененко.
Это звучит убедительно – но только для прямой конфронтации, которая не переходит в тотальную войну на уничтожение. Лучший пример – холодная война СССР и США (во вторую очередь – противостояние западного мира и социалистического лагеря, потому что в обоих лагерях наблюдались раскольники, отступники и штрейкбрехеры).
В войнах и конфликтах других типов, как мы видели, критерии силы и слабости, миролюбия и ожесточения, расслабленности и отмобилизованности становятся мерцательными. А то и меняются местами.
Можно, наверное, попробовать добавить эпитет «информационная» к каждому типу войны: захватнической, оборонительной, мировой, локальной, племенной, межевой, династической, колониальной, гражданской, крестьянской, партизанской, религиозной, «империалистической», «священной», «отечественной», «революционной», национально-освободительной, межэтнической, контртеррористической гибридной, «мятежевойне», прокси-войне, городской герилье и пр. Но я сомневаюсь, что это хоть сколько-нибудь прояснит общую картину. Или внесет хоть какой-то вклад в военную теорию.
ПРОСТРАНСТВО ИНФОРМАЦИОННЫХ ВОЙН
«В современном мире стороны заранее договорились, какие технологии можно использовать в информационных войнах, а какие – нет. Концепции информационных войн невероятно увлекательны, ибо написаны по строго определенным правилам», – пишет Алексей Фененко.
Современная концепция информационных войн формулировалась в США, но с оглядкой на китайские теории и практики. Тут обыкновенно поминают труд полководца Сунь-цзы из царства Ци (то ли VI, то ли IV век до н.э.) под названием «Искусство войны».
Цитаты из Сунь-цзы действительно производят впечатление:
«Одержать сотню побед в сражениях – это не предел искусства. Покорить противника без сражения – вот венец искусства».
«Война – это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто не пользуешься; если ты близко, показывай, будто ты далеко; если ты далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой; приведи его в расстройство… нападай, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает».
«Когда я пускаю в ход что-либо обманное, я даю знать об этом своим шпионам, а они передают это противнику. Такие шпионы будут шпионами смерти».
Искусство войны по Сунь-цзы – это искусство достигать победы преимущественно невоенными средствами, искусство обмана и манипулирования противником. Идеальная победа – подчинение врага средствами дипломатии, без вступления в военные действия. Кроме уровня теоретических обобщений древнего полководца, внушает почтение преемственность китайской военно-политической доктрины на протяжении тысячелетий – пресловутая мягкая сила.
Но в этом контексте, замечает Фененко, не следует забывать исследования Григория Грум-Гржимайло и Льва Гумилева, «которые подчеркивали, что теория Сунь-цзы оказывалась бессильной перед кочевыми народами евразийской степи, не готовыми играть по китайским правилам… Например, подкуп китайскими чиновниками их знати был лишен смысла, поскольку у кочевников сразу возникала мысль: «У этой слабой страны можно отнять силой гораздо больше!». Предпочитая массированную военную атаку, а не дипломатию, кочевники регулярно наносили поражение китайским государствам... «Победа замыслом» бессмысленна против Чингисхана, который делает ставку на горячую войну, отвергает соглашение и быстро сжигает столицу противника».
Итак, если противник не согласен играть по правилам и чихать хотел на мудрых китайцев, информационная война невозможна. Для нее просто нет места – нет пространства для переговоров и перебранок, полагает автор концепции.
ЕЩЕ ОДИН ПРОВОЗВЕСТНИК
Считается, что в медийный оборот термин «психологическая война» и сама идея такой войны были введены в 1920 году британским военным теоретиком Джоном Фуллером. В своей книге «Танки в великой войне 1914–1918 годов» он, в частности, писал:
«Теперь мы стоим на пороге новой эпохи в истории мира войны, основанной на бензине, как естественного последствия [эпохи] промышленности, основанной на применении пара. Что мы достигли последней ступени эволюционной лестницы войны – маловероятно, так как механическое и химическое оружие может исчезнуть и на смену ему могут прийти другие – еще более ужасные. Электричество еще слабо затронуто, и ничего нет невозможного в том, что механическая война будет заменена другой войной, беспроволочной природы, и не только вещи, но и человеческое тело будет управляться «флюидом», которого мы даже еще не понимаем. Внушение воли одного человека другому может, в свою очередь, привести к чисто психологической войне, при которой даже не будет употребляться оружие».
В целом ряде российских источников, между прочим, британский генерал-майор Джон Фредерик Чарльз Фуллер именуется «немецким ученым Фуллером», который «в 1921 году» провозгласил якобы «теорию психологической войны». Так и переписывают друг у друга, не удосужась проверить. Но первопричина ошибки понятна. Генерал Фуллер в приведенном отрывке в чисто германском духе оперирует натурфилософскими сущностями (пар – флюид – электричество), производными от мировых стихий (земля – вода – воздух – огонь). Это характерная манера именно немецкого философствования – от Якоба Бёме и Афанасия Кирхера до Эрнста Юнгера и Карла Шмитта.
Никакой «теории психологической войны» генерал Фуллер, конечно, не предлагает. Да она были бы и неуместной в книге о танках. Психологическая война упоминается у него лишь однады, в приведенном отрывке - предпоследнем в его книге.
НОМАДОВ НА НИХ НЕТ
Между тем Алексей Фененко считает важным, что нынешняя концепция информационных войн сложилась именно в США, где после 1814 года не знали прямых вторжений врага на свою территорию. «Американцы… полагают, что можно манипулировать противником с безопасного для себя расстояния, не опасаясь ответного вторжения... В каком-то смысле США – это современный Сунь-цзы или китайский император, максимально обезопасивший себя от храбрых евразийских кочевников».
Попутно Фененко обращает внимание на несколько противоречий в американских доктринах информационной войны. Скажем, Джон Аркилла и Дэвид Ронфельдт полагают, что «у субъекта информационной войны должно быть исключительное право на регулирование внутри своего сегмента информационно-психологических отношений, например устанавливать цензуру внутри государства».
Но европейская история начала XX века убеждает нас в обратном: открытые границы, свободное передвижение граждан, знание иностранных языков и культур «ничуть не помешали всплеску шовинизма задолго до 1914 года». Информационная открытость Великобритании и Германии «не помешала англичанам и немцам беспощадно уничтожать друг друга в обеих мировых войнах без значимого антивоенного движения».
Ричард Шафрански рассматривает информационную войну как «активные действия, направленные на изменение индивидуальной системы представлений врага, а затем – на общую систему знаний, которой он придерживается». Но чтобы подорвать «индивидуальную систему представлений», необходимо, чтобы противник был готов слушать оппонента. Если же противник отрицает саму возможность коммуникации, изменить его представления невозможно.
Шафрански отмечает: «Информационная война может помочь отобрать ореол «избранников небес» у вражеских лидеров». Да, может – но только если противник вообще будет вас, американцев, слушать. «При тотальном отторжении оппонента и желании его уничтожения нет и самого акта коммуникации. Холодная война была возможна между США и СССР, но не между США и Третьим рейхом».
ПРАВИЛА ПРОТИВОБОРСТВА
Правила поведения в современном информационном пространстве, пишет Фененко, сформировали три базовых принципа Устава ООН. Первый – признание формального равенства народов и рас. Второй – согласие с одинаковыми правами больших и малых стран. И третий – ограничение суверенного права государств на объявление войны.
Это отсекло от информационного поля «практически все идеологические компоненты XIX века… Его социальная (сословная) и идеологическая (неравенство людей, народов и рас) системы были дискредитированы национал-социализмом. Целый ряд тем – вроде природных способностей и качеств наций, психологии лидеров, управления массами – сам собой перешел в разряд полулегальных». Так утверждался либеральный нарратив: исторические события должны были подаваться в прогрессивном ключе, как движение от отсталого к передовому. Любые иные трактовки истории блокировались как «путь к нацизму» или «философия тоталитаризма».
Сегодняшняя информационная война – это «конвенция, в которой оба противника согласны играть по определенным правилам. Именно игра по правилам… и была смыслом первой холодной войны. И американские, и советские элиты в целом разделяли набор базовых правил, зафиксированных в Уставе ООН».
Советская идеология постулировала принцип соревнования двух систем. Но соревнование означает, что мы признаем оппонента равным себе и хотим превзойти. СССР не соревновался с гитлеровской Германией – обе стороны готовились к смертельной схватке. «Информационная война невозможна там, где мы считаем, что противника следует уничтожить как такового – она требует соревнования, то есть согласия на правила... Без этого речь может идти только о военной пропаганде».
Информационные войны, утверждает Фененко, подходят к своему самоотрицанию. «На смену информационной войне по правилам может прийти информационная война без правил. А значит, возникнут национальные (или блоковые) информационные пространства, отрицающие друг друга... Если у каждого из нас свое пространство, свой образ современности, абсолютно несовместимый с образами оппонента, то нам становится не о чем говорить друг с другом... Логика информационной войны перестанет действовать в мире, основанном на отказе от диалога, поскольку сама информационная война, как ни парадоксально звучит, – только вариант диалога».
На это можно ответить только одно: информационная война вечна. Уличные мальчишки перед дракой вступают в перебранку (по крайней мере так было в моем детстве – но вряд ли сейчас нравы радикально изменились). Бандиты назначают стрелку, чтобы выяснить, кто повел себя не по понятиям (по крайней мере в этом убеждают нас криминальные телесериалы). Былинные богатыри, прежде чем одолеть Чудо-Юдо или Соловья-Разбойника, подвергали его ритуальному срамословию. Европейские рыцари, встретив коллегу в чистом поле, посылали ему куртуазный вызов.
И все это преследовало одну цель: сломить дух противника или и вовсе заставить его без борьбы принять позу побежденного. Таких ритуалов придерживаются даже животные – преимущественно хищники.
А правила – они меняются вместе с эпохами. Но изменения правил не означают конца информационных войн. Можно согласиться, что нынешние правила информационного противоборства были сформированы холодной войной и гегемонией США после распада СССР. Но обе эти эпохи уже в прошлом – и тут автор концепции совершенно прав. Поэтому не будем поминать печальную тень неудачного пророка Фрэнсиса Фукуямы. А скажем Алексею Фененко спасибо за его интереснейшую статью.
